Что она думает о сцене, шоу-бизнесе и западном подходе к музыке? – Лариса, вы родились в Тихвине. Часто ли навещаете его сейчас и как, на ваш взгляд, поменялся город?
– В последние годы регулярно бываю в Тихвине. Последний раз – в феврале, с сольным концертом, это уже стало доброй ежегодной традицией. Но глобальных перемен не вижу. Был цветущий, совершенно фантастический город моего детства. Потом наступили сложные времена. Особенно – когда встал завод. Из шестидесяти тысяч населения там трудилось пятьдесят. С остановкой производства в Тихвине остановилась и жизнь. Но после восстановления монастыря, возвращения иконы – вновь узнаю свой город, с его уютными улицами. Счастье, что сейчас вообще стали обращать внимание на такие городки. Тот же Тобольск, где мне волей судьбы довелось выступать, вёл нищенское существование, пока его не взял под опеку президент.
– Вы часто гастролируете в Европе. Какие различия вы сегодня видите между странами ЕС и Россией?
– Начала ездить в Европу в 90-е годы, когда Россия была родом ещё из того советского прошлого. Поэтому наивность, в хорошем смысле слова, и чистота в те годы сильно отличали её от Европы, разумного, прагматичного мира. На нас смотрели, как на больших детей. Это было очень трогательно.
А сейчас даже не всегда признаешь соотечественника, если он не говорит в данный момент по-русски. Сюда пришли западные ориентиры, образ жизни. Мы семимильными шагами идём к тому, чтобы стереть все национальные черты, признаки, забыть, что такое настоящая русская культура. Редкие исключения – кружки народного танца, песни. Как член жюри многочисленных вокальных конкурсов, в том числе оперных, вижу, когда вокалист поёт арию Кармен на французском языке, а арию Виолетты на итальянском – это традиция петь на языке оригинала. Когда идут эстрадные конкурсы, совершенно не понимаю, почему девяносто процентов участников поют на английском языке. Более того – это становится конкурсным требованием. Спросила однажды восьмилетнюю девочку – «ты знаешь, о чём поешь?» Отвечает – про любовь. Ни педагог, ни родители не задумываются, какой текст произносит в данный момент ребёнок.
Вот французы бьются за свой язык и свою культуру. Когда во Франции открывался первый Макдоналдс, на Елисейских полях проходили пикеты, в духе «Долой пищу Франкенштейна». И заведение открыть не могли. Почему в Венеции гондольеры насвистывают итальянские арии? Почему в Германии я по радио слышу баварские песни? А мы поём на английском даже на конкурсах. Идёт стирание особенностей, отличий становится всё меньше.
– Отличается ли европейский оперный зритель от российского?
– В Европе классический репертуар пользуется большей популярностью, чем у нас. В России это узкий круг любителей. Когда я начинала петь в камерном хоре, с концертами духовной музыки, например, в Октобердорфе, где находится Баварская музыкальная академия, со всех окрестных городов съезжались зрители. Нас, в целях экономии, селили не в гостиницы, а в семьи. Наши ребята жили в семье настоящего, огромного, как его фура, немецкого дальнобойщика. У него дома собрана целая коллекция пластинок хоровой музыки. Как вы думаете, у нас найдётся много дальнобойщиков, которые станут собирать такой винил? Вот это степень культуры. Хотя я не идеализирую. В Европе тоже огромное количество проблем.
Народные артисты СССР и России направили обращение врио губернатора Санкт-Петербурга Александру Беглову с просьбой выкупить и сохранить здание ДК им. Горького.
– Какую, кстати, основную сегодняшнюю проблему в эстраде вы бы назвали?
– У нас везде гимн самодеятельности. Повсеместно бытует убеждение, что ничему не нужно учиться. Можно сходу прийти и стать артистом цирка, затанцевать, запеть, заиграть. И если зритель это съедает, то зачем артисту мучиться? Сегодня балом правит шоу-мафия, в шоу-бизнесе на первом месте стоит слово «бизнес», а не «шоу». Значит – продажа продукта. Пока в стране не исчезнет коммерческая составляющая, ничего не изменится. Когда талант начнёт что-то решать – всё получится само собой. Люди пойдут получать образование, пробиваться, самородки будут и так выстреливать.
– Вы как-то сказали: «Первые два года я вообще пела бесплатно везде, куда меня звали, просто ради того, чтобы меня увидели и услышали»…
– Меня никто не заставлял быть певицей, могла работать бухгалтером по своей первой специальности. Но тянуло на сцену. Никто из семьи помочь не мог, в силу того, что отношения к этому не имел. Пошла на конкурсы, чтобы меня узнал профессиональный мир. Параллельно приглашали на какие-то концерты, но поскольку я тогда ничего из себя не представляла, можно было взять любую другую певицу – концерт бы не потерял. Пела только ради того, чтобы зритель услышал, а на афишах появилось моё имя. Потом стали поступать какие-то деньги, и сегодняшний заработок позволяет вести независимую жизнь.
– В отличие от многих звёзд у вас нет ни директора, ни продюсера.
– Сегодня тяжело одной справиться с объёмом задач, поэтому всё же есть штат помощников, который мне помогает. Продюсера нет потому, что нет свободных трёх миллионов евро, которые я могла бы ему предложить, а он открыл бы двери на федеральные каналы. На Западе, кстати, телевидение не занимается раскруткой имён. Этим занимаются крупные звукозаписывающие компании. Они находят талантов, зная их потенциальную аудиторию, делают туры – а после, вложившись в развитие, зарабатывают на них. А у нас есть продюсеры, имеющие связи с радио и телевидением, за счёт чего и проталкивают новое имя. Дальше – как сложится. Либо народная любовь, либо забудут, как только перестанешь платить продюсеру миллионы. Поэтому когда говорят: «А куда исчез тот-то?», ответ прост: деньги закончились. Сколько у меня было концертов в Кремле, к/з «Россия», но из телевизионной версии моё выступление просто вырезали. Если нет продюсера – вырежут. Даже когда поёшь в паре с каким-то знаменитым певцом.
– В то же время вас очень тепло приняли в Финляндии.
– Мне предлагали остаться там. Отделение Universal в Скандинавии даже вело переговоры об этом. Записывала в Хельсинки одну композицию, попросили записать альбом, потом ещё один. Так появился симфо-рок в моём исполнении. На переговорах поставили условие: должна жить в Финляндии. С российской певицей не хотели заключать договор, много рисков. Но всё бросить и переехать я не смогла.
Вся Финляндия и Швеция дышат роком. Как Россия – шансоном. У нас же рок загибается. Знаю огромное количество интересных групп, которые максимум, что могут себе позволить – играть в маленьких клубах из любви к искусству. Рок – слишком свободное искусство. Он опасен, «ведёт мысли не туда». Думаю, у нас его сознательно не развивают. Рок – жанр абсолютно свободных личностей. Поэтому я его очень люблю.
– В завершение задам банальный для артиста вопрос: «фанера» и живое выступление…
– Бессмысленно петь под фонограмму. Это неуважение к себе и своей профессии. Как только зритель научится чувствовать разницу, перестанет покупать билеты на фонограмщиков – они «отомрут».
