Под занавес ушедшего года в отечественное законодательство вернулась «советская норма» о принудительной госпитализации граждан в психбольницу: сделать человека постояльцем «жёлтого дома» теперь можно исключительно решением суда первой инстанции. Об этом «Наша Версия на Неве» рассказывала своим читателям в начале декабря («Страна сходит с ума», № 47 от 02.12.2013).
Возврат к старой системе поддержали ряд авторитетных российских психиатров. Правда, намекнув, что окончательное решение всё-таки следовало бы оставить за врачами, а не за судьёй. В свою очередь правозащитники высказали опасения по поводу неограниченного числа возможностей для злоупотреблений, которые создал новый закон – мол, в России сегодня и без того достаточно пациентов, «перемолотых» бездушной системой. Их бедственному положению будут посвящены общественные слушания, которые пройдут в Петербурге при участии юристов и экспертов Гражданской комиссии по правам человека. С одним из них – врачом-психиатром Анатолием Сюрковым, корреспондент «Нашей Версии на Неве» обсудил проблему «сходящей с ума России».
– Анатолий Иванович, в последнее время в общественном пространстве всё чаще звучат мнения о катастрофическом росте числа лиц, испытывающих «помутнение рассудка» (примерно на 12-15% в год), и чуть ли не о миллионе шизофреников. Откуда такие пугающие цифры?
– Идея о росте числа психических заболеваний в России не нова. Ещё до принятия в 1992 году закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании» в ведомствах шла борьба за усиление патерналистского начала психиатрии и сохранения ряда советских норм (по существу инструкций Минздрава и МВД) в статьях закона. Позицию мотивировали данными Татьяны Дмитриевой (тогда директора НЦ имени Сербского), согласно которым не менее 75% граждан России в психическом смысле виделись не очень здоровыми. Кстати, уже в 1996 году другой известный психиатр сообщил о 96% населения со слабостью «Я»-самости и генетическом поражении мозга. Наверное, спустя 19 лет после этого заявления наша психика и «самость-Я» совсем ослабли. Так что цифры «12-15% в год» меня уже не пугают. Хотя через некоторое время, по этой логике, вся Россия станет психбольной и слабоумной. В общем, советую читателям относиться с известной долей юмора к прогнозам, почаще включать в работу мозг и здравый смысл.
– И всё же, любое ли «помутнение рассудка» является синонимом общественной опасности? Например, следует ли записывать в потенциальные «маньяки» людей, страдающих шизофренией, как это любят делать журналисты?
– Нет, не следует. Правительством утверждены списки социально-опасных заболеваний и психические туда не входят. Преступления, совершаемые здоровыми людьми, отмечаются гораздо чаще, чем у психбольных. Что касается больных шизофренией, то их социальная угроза намеренно преувеличивается. Работы отечественных психиатров, социологов и юристов показывают, что шизофреники не более опасны в плане правонарушений, чем здоровые люди. О том, что этот недуг наблюдался и наблюдается у многих талантливых и даже гениальных личностей, уже даже не хочется говорить. Часто приходится слышать «а как же Ганнибал Лектер?»
Простите, но Лектер, в замечательном исполнении актёра Энтони Хопкинса, являет собой сложный тип тяжёлого психопата, и подобные сравнения совершенно не допустимы. Что же тогда опасно?
Глава украинской разведки Кирилл Буданов, похоже, решил озвучить факты, о которых более года умалчивал Киев…
С моей точки зрения, опасно признание психически больным реального преступника, совершившего тяжкое преступление. И нежелание видеть психопата в действительно больном человеке. Например, Кабанов, расчленивший жену, несомненно, преступник. А вот «белгородский стрелок» – глубокий психопат, нуждающийся в лечении. За гранью психиатрии стоит и Чикатило, но назвать его преступником в классическом понимании сложно.
– На Ваш взгляд, в чём состоят основные минусы принятого Госдумой закона? Существует ли опасность возврата к карательной психиатрии, о чём нас предупреждают правозащитники?
– Несмотря на меткую оговорку Владимира Познера, как ни странно Госдума сегодня принимает законы не сужающие, а расширяющие права психбольных.
Я не юрист и мне сложно комментировать закон. Но то, что ряд изменений содержит положительный характер, для меня очевидно. Любая разумная юридически проработанная регламентация признания человека психически больным лучше, чем комиссионное или даже единоличное врачебное признание на уровне анекдота «доктор сказал в морг, значит в морг…»
В отношении возврата к советскому прошлому… Мне кажется, что использование психиатров в немедицинских целях сегодня лишено политической подоплёки. Отдельные точечные зачистки неугодных могут быть в любой стране. В том числе и в России. У нас они всё чаще становятся предметом обсуждения и осуждения, как в обществе, так и в профессиональной среде. Я бы сказал, что психиатрия «мельчает» в своих злоупотреблениях. Размах её применения ограничивается в корыстных целях, а в психоневрологических интернатах сводится к простой мести за «плохое» поведение. Но это всё не означает, что можно спокойно почивать на лаврах даже очень прогрессивного закона. Нужны люди, которые требуют его соблюдения, люди, которые знают «правила игры в психиатрии».
– Кстати многие ваши коллеги уверены, что последнее слово для определения человека на принудительное лечение должно оставаться за психиатром, а не за судьей…
– Спор врачей-психиатров с юристами, «чей папа сильней», ведётся давно. Например, сторонники профессора Виноградова отражают медицинскую модель опеки, где психиатр есть бог, царь и воинский начальник…. А психически больной – неразумное дитё, за которым нужен постоянный надзор и за которого нужно решать все вопросы жизнеобеспечения. Иными словами, это пожизненная опека во всём, а уж из неё вытекает диспансерный учёт, обязательный приём нейролептиков, приоритетное значение психических симптомов во всех сферах жизни.
Замечу, что в 1992 году патерналистская модель в психиатрии была отменена, однако некоторым неймётся… По сути, судебный контроль за помещением человека в психиатрический стационар вовсе не является вмешательством непрофессионалов в медицинскую психиатрическую деятельность. Это контроль общества через свои институты над своей частью, способной разрушить общество. Решение проблемы где-то посередине. Как я думаю, суд должен получить исчерпывающие сведения о кандидате на принудительное лечение из разных источников. Следует исходить из принципа презумпции психического здоровья, пока не доказано обратное.
– Какие распространённые нарушения прав пациентов и их родственников сегодня наблюдаются в психоневрологических интернатах Петербурга?
– ПНИ – это своего рода гибрид из общежития с психиатрическим стационаром. Там находятся люди с хроническими психическими заболеваниями или неврологическими дефектами, которые исключают возможность их самостоятельного проживания.
При этом в интернате находятся как дееспособные граждане, так и недееспособные. Первые – добровольно, по своему заявлению. Вторые, как правило, недобровольно, по заявлению своих опекунов и решению местных органов опеки. Устройство человека в учреждение является своего рода оказанием ему психиатрической помощи. Разумеется, на любом этапе «устройства» возможны нарушения прав и интересов сторон. Внесённые законодателем изменения и дополнения в законодательство в определённой степени существенно улучшили правовое положение находящихся в ПНИ. Но многие значимые вопросы не имеют правового решения, а значит служат источником злоупотреблений и коррупции. Не ясно, почему в части 4 ст 35 ГК РФ сохраняется запрет на назначение совершеннолетним недееспособным психохроникам персонального опекуна? Сегодня эти функции выполняет интернат – юридическое лицо. В итоге, реальная ответственность за недееспособного размыта и лишена конкретики. Я уже не говорю о том, что часть 1 ст. 39 ГК РФ противоречит части 4 ст 35 ГК РФ и закону «Об опеке…»
В результате, органы опеки, руководствуясь непонятно какими соображениями, массово освобождают ранее назначенных опекунов у подопечных, помещённых в ПНИ. И взрослый инвалид-психохроник на законном основании автоматически превращается
в безнадзорного малолетнего ребёнка. А интернат для взрослых становится формой его устройства. По сути, человек остаётся один на один с учреждением. Такое лишение влечёт за собой цепь из остальных «мелких» нарушений: от запрета на курение (ведь «дети» не должны курить) до принудительной стерилизации («нечего плодить психов»).
– Кстати, закон о запрете курения в общественных местах как-то сказался на лицах, пребывающих в ПНИ Петербурга?
– С моей точки зрения, сказался, и отрицательно. Надо понимать, что учреждение является их домом. Там люди зарегистрированы и самостоятельно выйти оттуда не могут. ФЗ-15 защищает права некурящих граждан, но курение табака в РФ не запрещается. Ранее в ПНИ действовал порядок четырёх-пятикратного выведения людей в специально оборудованное место для курения.
Введение административного запрета поставило значительное число проживающих в положение изгоев. Например, в одном из ПНИ Стрельны сегодня ведётся борьба с курильщиками в виде обысков, обнюхивания, лишения самостоятельного выхода на территорию интерната, ограничению прогулок и даже запретом на выход людей из отделений. Во время моих визитов в интернат проживающие жаловались, что их запугивают принудительной госпитализацией в психиатрическую больницу и увеличивают дозу нейролептиков. Курение табака психически здоровыми гражданами представляет собой очень сложную проблему. Но активная пропаганда против курения в ПНИ исчерпывается психическими возможностями проживающих. Больной человек не обладает волевыми ресурсами для того, чтобы бросить курить. Отсюда – депрессии, либо повышенная агрессия у пациентов.
По-моему, в социальной психиатрии административный запрет означает непонимание властями самой сути проблемы. И особенностей подхода к её решению у психически больных людей.
